Неточные совпадения
Но что бы ни было, читатель,
Увы! любовник молодой,
Поэт, задумчивый мечтатель,
Убит приятельской рукой!
Есть место: влево от селенья,
Где жил питомец вдохновенья,
Две сосны корнями срослись;
Под ними струйки извились
Ручья соседственной долины.
Там пахарь любит отдыхать,
И жницы в
волны погружать
Приходят звонкие кувшины;
Там у ручья в тени густой
Поставлен памятник простой.
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! — взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с
волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии,
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
Когда мы садились в катер, вдруг
пришли сказать нам, что гости уж едут, что часть общества опередила нас. А мы еще не отвалили! Как засуетились наши молодые люди! Только что мы выгребли из Пассига, велели поставить паруса и понеслись. Под берегом было довольно тихо, и катер шел покойно, но мы видели вдали, как кувыркалась в
волнах крытая барка с гостями.
Я не еду из Лондона. Некуда и незачем… Сюда прибило и бросило
волнами, так безжалостно ломавшими, крутившими меня и все мне близкое… Здесь и приостановлюсь, чтоб перевести дух и сколько-нибудь
прийти в себя.
Но ему некогда глядеть, смотрит ли кто в окошко или нет. Он
пришел пасмурен, не в духе, сдернул со стола скатерть — и вдруг по всей комнате тихо разлился прозрачно-голубой свет. Только не смешавшиеся
волны прежнего бледно-золотого переливались, ныряли, словно в голубом море, и тянулись слоями, будто на мраморе. Тут поставил он на стол горшок и начал кидать в него какие-то травы.
Носило по
волнам и мотало чуть ли не двое суток, и сам г. Белый, каторжный-рулевой и солдат, случайно находившийся на вельботе, решили, что им
пришел конец.
Аудиториум. Огромный, насквозь просолнечный полушар из стеклянных массивов. Циркулярные ряды благородно шарообразных, гладко остриженных голов. С легким замиранием сердца я огляделся кругом. Думаю, я искал: не блеснет ли где над голубыми
волнами юниф розовый серп — милые губы О. Вот чьи-то необычайно белые и острые зубы, похоже… нет, не то. Нынче вечером, в 21, О
придет ко мне — желание увидеть ее здесь было совершенно естественно.
— Спроси у ветра, — отвечал Перстень, — откуда он? Спроси у
волны перебежной, где живет она? Мы что стрелы острые с тетивы летим: куда вонзится калена стрела, там и дом ее! В свидетели, — продолжал он, усмехаясь, — мы его княжеской милости не годимся. А если б мы за чем другим понадобились,
приходи, старичина, к мельнику; он тебе скажет, как отыскать Ванюху Перстня!
«Но вот, — печально думал Саша, — она чужая; милая, но чужая.
Пришла и ушла, и уже обо мне, поди, и не думает. Только оставила сладкое благоухание сиренью да розою и ощущение от двух нежных поцелуев, — и неясное волнение в душе, рождающее сладкую мечту, как
волна Афродиту».
— Мне нет больше причины скрывать свое имя. Меня зовут Биче Сениэль. Я
пришла к Гезу условиться, где встретиться с ним относительно выкупа корабля «Бегущая по
волнам». Это судно принадлежит моему отцу. Подробности я расскажу после.
Предупреждая его невысказанное подозрение, что я мог видеть «Бегущую по
волнам» раньше, чем
пришел вчера к Стерсу, я сказал о том отрицательно и передал разговор с Гезом.
Наступил день, назначенный фон Кореном для отъезда. С раннего утра шел крупный, холодный дождь, дул норд-остовый ветер, и на море развело сильную
волну. Говорили, что в такую погоду пароход едва ли зайдет на рейд. По расписанию он должен был
прийти в десятом часу утра, но фон Корен, выходивший на набережную в полдень и после обеда, не увидел в бинокль ничего, кроме серых
волн и дождя, застилавшего горизонт.
В это время Дюрок прокричал: «Поворот!» Мы выскочили и перенесли паруса к левому борту. Так как мы теперь были под берегом, ветер дул слабее, но все же мы пошли с сильным боковым креном, иногда с всплесками
волны на борту. Здесь
пришло мое время держать руль, и Дюрок накинул на мои плечи свой плащ, хотя я совершенно не чувствовал холода. «Так держать», — сказал Дюрок, указывая румб, и я молодцевато ответил: «Есть так держать!»
Пришел Челкаш, и они стали есть и пить, разговаривая. С третьей рюмки Гаврила опьянел. Ему стало весело и хотелось сказать что-нибудь приятное своему хозяину, который — славный человек! — так вкусно угостил его. Но слова, целыми
волнами подливавшиеся ему к горлу, почему-то не сходили с языка, вдруг отяжелевшего.
Мне вдруг
пришло в голову стихотворение Гёте (я с некоторых пор весь заражен им)… помнишь: «На
волнах сверкают тысячи колеблющихся звезд», и прочел его громко.
Приду на склон приморских гор,
Воспоминаний тайных полный, —
И вновь таврические
волныОбрадуют мой жадный взор.
Стихи длинные, и начала я высоко, сколько руки достало, но стихи, по опыту знаю, такие длинные, что никакой скалы не хватит, а другой, такой же гладкой, рядом — нет, и все же мельчу и мельчу буквы, тесню и тесню строки, и последние уже бисер, и я знаю, что сейчас
придет волна и не даст дописать, и тогда желание не сбудется — какое желание? — ах, К Морю! — но, значит, уже никакого желания нет? но все равно — даже без желания! я должна дописать до
волны, все дописать до
волны, а
волна уже идет, и я как раз еще успеваю подписаться...
Заяц-русак жил зимою подле деревни. Когда
пришла ночь, он поднял одно ухо, послушал; потом поднял другое, поводил усами, понюхал и сел на задние лапы. Потом он прыгнул раз-другой по глубокому снегу и опять сел на задние лапы и стал оглядываться. Со всех сторон ничего не было видно, кроме снега. Снег лежал
волнами и блестел, как сахар. Над головой зайца стоял морозный пар, и сквозь этот пар виднелись большие яркие звезды.
Пришла новая
волна упоения миром. Вместе с «личным счастьем» первая встреча с «Западом» и первые пред ним восторги: «культурность», комфорт, социал-демократия… И вдруг нежданная, чудесная встреча: Сикстинская Богоматерь в Дрездене, Сама Ты коснулась моего сердца, и затрепетало оно от Твоего зова.
Большие
волны с неумолимой настойчивостью одна за другой двигались к берегу, стройно, бесшумно, словно на приступ, но, достигнув мелководья, вдруг
приходили в ярость, вздымались на дыбы и с ревом обрушивались на намывную полосу прибоя, заливая ее белой пеной.
Сирень отцвела и сыпала на дорожки порыжевшие цветки, по саду яркой бело-розовой
волной покатились цветущие розы, шиповник и жасмин. Экзамены кончились. Будет педагогический совет, нам выдадут аттестаты зрелости, — и прощай, гимназия, навсегда! Портному уже было заказано для меня штатское платье (в то время у студентов еще не было формы), он два раза
приходил примерять визитку и брюки, а серо-голубое новенькое летнее пальто уже висело на вешалке в передней.
Скоро стало мне очень плохо. Меня уложили в клети, на дощатом помосте, покрытом войлоком. Как только я опускал голову на свое ложе, оно вдруг словно принималось качаться подо мною, вроде как лодка на сильной
волне, и начинало тошнить. Тяжко рвало. Тогда
приходил из избы Петр, по-товарищески хорошо ухаживал за мною, давал пить холодную воду, мочил ею голову. Слышал я, как в избе мужики пьяными голосами говорили обо мне, восхваляли, — что вот это барин, не задирает перед мужиками коса, не гордый.
Долго в эту ночь я не
приходил домой. Зашел куда-то далеко по набережной Невы, за Горный институт. По Неве бежали в темноте белогривые
волны, с моря порывами дул влажный ветер и выл в воздухе. Рыданья подступали к горлу. И в голове пелось из «Фауста...
Головы, головы перед глазами. Внимательные, чуждо-настороженные лица. Поднялась из глубины души горячая
волна. Я был в себе не я, а как будто кто-то другой
пришел в меня — спокойный и хладнокровный, с твердым, далеко звучащим голосом.
Шел я назад, — и опять, как медленные
волны, вздымались протяжные, мрачно-величественные звуки «Ермака».
Пришел встречный товарный поезд, остановился. Эшелон с певцами двинулся. Гулко отдаваясь в промежутке между поездами, песня звучала могуче и сильно как гимн.
Утихнула бездна… и снова шумит…
И пеною снова полна…
И с трепетом в бездну царевна глядит…
И бьет за
волною волна…
Приходит, уходит
волна быстротечно:
А юноши нет и не будет уж вечно.
И с арфою стройной
Ко древу к Минване
приходит певец.
Все было спокойно,
Как тихая радость их юных сердец:
Прохлада и нега,
Мерцанье луны,
Иропот у брега
Дробимыя с легким плесканьем
волны.
Ты будешь в тумане сладостно грезить до самого утра, а утром чуть свет я сама
приду за тобою к дверям Милия, ты передашь мне золото и я побегу выкупить из неволи Фалалея, а ты пойдешь к морю, погрузишься вся в его
волны, и, освеженная,
придешь домой, встретишься с мужем и любовные мечты прошлой ночи станут для вас действительностью.